Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести
2
Курганов и впрямь оказался на редкость суровым человеком. Уже неделю Береговой командовал батареей и ежеминутно испытывал на себе строгость и требовательность подполковника. Непостижимо было: когда Курганов спал, когда он ел, когда он вообще не работал. Правда, работы было столько, что от нее голова шла кругом. В полк, расположившийся лагерем, непрерывно прибывали люди — бывшие колхозные бригадиры, рабочие, мастера, студенты — и всех их надо было немедленно распределить по дивизионам, батареям, взводам.
Хорошо Курганову заниматься таким делом: четверть века служит он в артиллерии... А Береговой? Откуда ему знать, что старшину Соколова, служившего когда-то в арт-парке, можно поставить наводчиком, а рядового Печерина, рассудительного, в летах человека, надо определить ездовым к коням и непременно головного орудия.
Вот и сегодня подполковник Курганов приказал командирам батарей:
— Прибыла амуниция в неразобранном виде. Завтра начнут поступать кони. Каждой батарее привести амуницию в порядок к 20.00.
«Легко сказать «привести в порядок», — раздраженно думал Береговой, глядя на своих ездовых, освобождавших от упаковки какие-то кожаные ремни, ремешки и целые узлы. Амуниция была густо смазана и остро пахла дегтем. Но как собрать в упряжки эту так хорошо пахнущую, ладно покроенную и прошитую кожу?
Однако прошел час-другой, и хомуты, шлеи, тренчики, гортовые ремни постепенно приладились к положенным местам. Ездовые, по-хозяйски споря и припоминая былую службу «на действительной», комплектовали упряжку за упряжкой. Вместе с ними Береговой увлеченно затягивал гужи, примерял супони, раскручивал толстые эластичные постромки. Руки его стали темными от дегтя, лиловые пятна проступили на гимнастерке и брюках. Работа спорилась, чувство гордости и удовлетворения вытесняло досаду и растерянность.
— Чем тут занимаются? — вдруг услышал он знакомый, чуточку скрипучий голос и вскочил.
Глаза Курганова остановились на Береговом, и командир батареи успел заметить в них откровенное одобрение, которое тотчас, впрочем, уступило место укору и даже осуждению.
— А-а, да тут сам командир батареи, — протянул Курганов таким тоном, словно поймал Берегового на месте преступления, — пойдемте-ка, младший лейтенант, в палатку.
В палатке Курганов сел на шаткий топчан. Лицо его утратило строгое, сосредоточенное выражение, опустились плечи — натренированные долгими годами службы мускулы всего тела стремились воспользоваться минутой физического покоя и пополнить силы в случайном отдыхе... Позже там, на фронте, это золотое качество солдата будет выработано и Береговым, а теперь он напряженно выслушивал очередное наставление.
— Ваше ли дело, младший лейтенант, два часа заниматься амуницией?.. А план сдачи Устава гарнизонной службы вами разработан? И где вы будете завтра размещать коней? Ведь площадка не готова, я только что там был и не видел ни одной коновязи... Вы не дали своим подчиненным указания заготовить бирки, не получили со склада торбы и брезентовые ведра... Вы не заикнулись о попонах, вы сами занимаетесь с каждым бойцом строевой подготовкой...
— Но, товарищ подполковник, вы же приказали...
— Научитесь не возражать, а выполнять приказы, — прервал Курганов.
«Выполнять приказы! — теперь уже мысленно возражал подполковнику Береговой. — Но как я выполню столько ваших приказов, которые требуют одного и того же: исполнение доложить к «ноль-ноль»... донести к «ноль-ноль». Из-за этих «ноль-ноль» я в столовой обжигаюсь супом, в часы отдыха гоню от себя к черту сон и все равно мне недостает времени поспеть за всеми приказами...»
Курганов как бы угадал мысли Берегового, улыбнулся.
— Вот что, дорогой командир батареи, будьте вы хоть семи пядей во лбу и тогда вам не сделать и сотой доли того, что положено делать батарее. Запомните: вы начальник, хозяин своего подразделения. В вашем подчинении командиры взводов, отделений, старшина... А они по вашей вине изнывают от безделья. Умейте распоряжаться, учитесь командовать, да — командовать смело, инициативно, разумно. Полюбите свою батарею, болейте за ее неудачи, гордитесь успехами, завоюйте авторитет у своих подчиненных и тогда вам — черт не сват. Ясно?
— Ясно, товарищ подполковник.
— Комиссар мне говорил, вы стихи, что ли, пишете. Я это так понимаю: в людях вы должны хорошо разбираться, — вдруг сбился с военного склада речи Курганов, — а наша артиллерийская служба тоже вроде песни: в ней все слаженно, ритмично и... красиво. Да вы сами скоро это поймете... А щетки и скребницы потрудитесь получить сейчас же! — уже обычным требовательным тоном приказал он и вышел из палатки.
Поздно вечером, когда были готовы амуниция и коновязи, получены ведра, попоны и даже строевые седла, к Береговому в палатку впервые вошел Петрашко. В руках у него был огромный, в зеленых полосах арбуз.
— Здравствуй, батарея, — ласково проговорил он и осторожно положил арбуз на стол.
— Здравствуйте, товарищ помощник начальника штаба по оперативной части, — выпалил командир батареи, вытянувшись перед Арсением по уставу, но тот, не замечая выправки Берегового, с улыбкой оглядел арбуз и продолжал:
— Вот я сейчас заколю этого поросенка, и мы закусим на славу.
Неторопливо он вынул финку и одним махом рассек арбуз на две половины. Яркая алая мякоть сочна и прохладна. Арсении ел с какой-то уютной домовитостью и завидным аппетитом. Он ел и пристально смотрел на Берегового, словно решая какой-то важный вопрос.
— Трудновато тебе приходится, — просто сказал Береговой, не выдержав взгляда красных, воспаленных от напряженной работы глаз Петрашко.
Арсений промолчал. Потом, вытерев платком влажные губы, отозвался:
— Кони прибудут на рассвете. Степные. Необъезженные совсем. Предупреждаю: кони — страсть нашего командира. Не раз слышал, с каким восхищением говорит он об артиллерийском коне. Не поздоровится тому завтра, кто вольно или невольно выкажет невежество в конно-артиллерийской службе. Вот тебе наставление. Займись, я у тебя тут часок посплю. Устал.
Но как бы нарочно выждав эту минуту, в глубине лагеря возник зов. Зов подхватил часовой... другой... третий, И вот, совсем рядом, чей-то заливистый голос отчетливо произнес:
— Лейтенанта Петрашку в штаб полка-а-а!
Арсений туго подпоясался, расправил складки гимнастерки и, не проронив ни слова, ушел. Береговой раскрыл книгу и принялся штудировать премудрости конно-артиллерийской службы.
Чьи-то неторопливое, по-ночному приглушенные голоса отвлекали. Беседа журчала рядом, за палаткой. Береговой вышел.
Легкая, пронизанная звездным мерцанием ночь висела над землей. Матово-синим блеском отливали снежные вершины Тянь-Шаня. Словно лишившись своей монументальной тяжести, причудливые хребты гор как бы воедино слились с призрачным и бесконечно высоким небом. В долине от едва ощутимого ветра лениво колыхались листья бескрайних садов. Над ними плыл стойкий запах созревающих яблок, слив, груш. Тянулись к звездам великолепные пирамидальные тополя. Журчали, не смолкая, прозрачные струи арыков. Белыми лебедиными крыльями пробивались верхи палаток сквозь отягченные плодами ветви, ритмично постукивал в овражке электродвижок, мерно и молчаливо шагали по лагерю караульные и совсем по-мирному в соседнем с лагерем колхозе пели полуночные петухи.
Внезапно полнеба озарила яркая, фиолетово-белая молния, откуда-то долетел надсадный стон грузовиков и грохот металла. Там, где только что вспыхнул и погас огонь электросварки, днем и ночью работают люди для фронта, для победы.
«Курганов прав, когда от нас требует почти невозможного», — подумал Береговой, направляясь к бойцам, приютившимся под деревом.
— Не спится, товарищи?
— Да уж ночь-то какая... не ко сну, — за всех, как бы оправдываясь, говорит наводчик первого орудия Соколов.
— Не спится, верно, — подтверждает Береговой, — а беседа-то у вас о чем?
— Печерин нам про ту германскую войну рассказывает, — охотно объясняет тот же Соколов и восхищенно добавляет: — Эх, и интересно же?
— Интересу мало, — угрюмо отзывается Печерин, — понюхаешь пороху — узнаешь цену такому интересу.
— А ты лучше дальше рассказывай... Можно, товарищ младший лейтенант? — просит кто-то из ездовых.
— Если не долго, пожалуй, можно, — соглашается Береговой, а сам думает: опять ему влетит от подполковника, узнай он о таком нарушении распорядка дня.
— Да тут и рассказу конец, — отзывается Печерин и гасит о влажную землю окурок. — Захватили мы тогда этого австрийца в плен — не пересчитаешь.
— Ты про немца... про немца доскажи.
— Немец, он не чета австрийцу. С ним воевать по серьезному надо. Мы с ним познакомились уже в августовских лесах. Заняли было позиции, а ночь, как глаза тебе кошмой завязали. И дождь идет мелкий, противный такой. Промокли все — нитки сухой не найдешь. Костры разводить не приказано, где немец — не видели еще. Плохо, когда не знаешь, где неприятель сидит. Тихо кругом, только лес под дождем шуршит, будто мыши в нем возятся. Унтер-офицер наш и говорит: «Ох, не нравится мне эта тишина. Каверзу немец готовит, не иначе». И скажи: только это унтер затих — у него ка-а-к ударит артиллерия. Ну и пошло, не то што землю снаряды рвут кругом, — деревья так и рубят, так и рубят. Глушил он нас так минут сорок, а потом сразу умолк. После грохота мы от тишины все вроде оглохли. Приготовились, ждем, что начальство прикажет. И тут в потемках над нами кто-то как загугукает, как захохочет не по-нашему, не по-звериному — дико-дико, — мурашки по спине полезли.
